Знак чудовища - Страница 22

К оглавлению

22

— Конь! — крикнул Сигмон. — Где мой конь? Никто не ответил. Из толпы вылетел нож, глухо стукнул о грудь тана и отлетел в траву. Курьер выругался, перескочил через сруб колодца и побежал к сараю — туда, где староста держал лошадей. Осмелевшие мужики заорали и кинулись следом, потрясая своим нехитрым оружием.

Сигмон заскочил в сарай, захлопнул дверь, обернулся и облегченно вздохнул. Он угадал — рядом с доходягой Поттона стоял его Ураган. Конечно, чужая лошадь, вернувшаяся без седока, достанется главному, то есть старосте.

В дверь глухо шмякнули — видно, плечом, с разбега.

— Убью! — рявкнул Сигмон и бросился в глубь сарая.

Сорвав со столба уздечку, он подбежал к Урагану, и жеребец захрапел, подался назад, вращая глазами. Сигмон обхватил руками его голову, прижался к ней лицом.

— Ну же, — бормотал он. — Давай попробуем, давай.

Конь беспокойно переступил с ноги на ногу, но, почуяв знакомый запах, фыркнул и расслабился. Признал.

Сигмон быстро накинул уздечку и оглянулся, поискав взглядом седло. Того нигде не было видно, и курьер выругался — жадный староста наверняка утащил его в дом.

На крыше что-то загрохотало, и курьер пригнулся, опасаясь, что наверх забрался стрелок. Тут же все стихло, но зато потянуло горелой травой, и Сигмон догадался, что в ход пошли факелы.

— Собачьи дети, — выдохнул он и вспрыгнул на спину Урагану.

В открытое окно влетел еще один факел и покатился по полу, поджигая сено. Оно занялось в десятке мест, и пламя с ревом взметнулось до потолка. Ураган захрапел, испуганно заржал и подался назад.

— Вперед, — крикнул Сигмон, отчаянно колотя пятками бока жеребца. — Вперед!

Ураган прыгнул через огонь и заплясал у закрытых ворот. Сигмон осадил жеребца и с размаха ударил в них ногой. От удара створки распахнулись, затрещали и сорвались с петель. Ураган тут же прыгнул наружу, спасаясь от клубов сизого дыма, подмял кого-то, прошелся по мягкому и одним прыжком оказался у плетня.

Сигмон обернулся. Толпа мужиков, окруживших пылающий сарай старосты, яростно горланила вслед. Вдогонку курьеру полетели вилы и топоры. Он пригнулся к самой шее Урагана и послал его вперед, к забору. Разоренный мужиками на колья, тот не стал препятствием для жеребца, который птицей перепорхнул через обломки и помчался по улице.

Оставляя за собой клубы сизой пыли, Ураган несся к околице. Со всех сторон слышалась брань, в наездника кидали чем попало — и горшками, и топорами, и всем, что под руку повернется. Больно ударило по ноге, потом задело голову… А потом деревня кончилась.

Ураган шел галопом по лесной дороге, по той самой, что привела курьера в деревню. Сигмон прижимался лицом к шее жеребца и плакал. В полный голос, навзрыд. Ему не было больно, нет. Но Сигмон знал, что теперь ему до конца дней своих придется нести на теле отметину колдуна. И кличку чудовище. Ведь он стал уродом, выродком, и теперь ему нет места среди людей. Если его тайну раскроют, то в любом городе повторится то же, что в этой Деревне. Но Сигмон знал, он — не чудовище. Он и пальцем не тронул никого из толпы — в отличие от той твари, что вселилась в дочь колдуна. Сигмон знал, он — человек. Надо только найти чистую рубаху и прикрыть это отвратительное клеймо, оставленное проклятым колдуном на его теле. И все будет в порядке. Все наладится. Теперь все должно быть хорошо. Должно. Сигмон верил в это, истово верил, потому что больше не во что было верить. Но сердце почему-то болталось в груди холодным комком, и он все плотнее вжимался лицом в гриву Урагана.

И слезы не кончались.

ГЛАВА 2
ОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДОВИЩЕ

Пол камеры источал леденящий холод. Сигмон лежал на спине и чувствовал, как постепенно немеют ноги и руки. Легкая рубаха и старые армейские штаны не спасали от стылых камней. Спина ничего не чувствовала: новая кожа спасала и от холода, и от жары, в этом тан уже успел убедиться. Хотелось перевернуться — затылок начал ныть от холода, да и шея затекла, но не получалось: заклинание сковало тело невидимыми цепями. Оно должно было лишить и сознания, но что-то не получилось. Маги ошиблись, наверно, не приняли в расчет того, что он уже не совсем человек. Теперь Сигмон мог и думать и слышать, но не мог двигаться. И — говорить. Оставалось только валяться немой колодой на холодном полу и дожидаться, когда два мага из городской коллегии Вента соизволят зайти в камеру и посмотреть, на что наткнулась военная разведка. Сигмон надеялся только на то, что маги снимут заклинание, чтобы поговорить с ним. И тогда все, наконец, прояснится. Больше надеяться было не на что.

Он допустил одну ошибку. Всего одну маленькую ошибочку, но она оказалась из тех, о которых жалеют всю оставшуюся жизнь. Как правило, не слишком долгую. Ведь тогда, выбравшись из деревни, он почему-то вообразил, что стоит только вернуться к привычной жизни — и все пойдет по-прежнему. Все станет, как раньше, и подвал Фаомара забудется, как страшный сон. Сигмон верил в это, ему хотелось, чтобы так было, и он обманул сам себя. Обмануть других ему не удалось.

Когда курьер, опоздавший на целый месяц, появился на заставе, — оборванный, как бродяжка, голодный, измученный, то его встретили, как положено: без лишних разговоров скрутили и бросили в застенок. Тан не сопротивлялся — надеялся, что вскоре все выяснится. Начальник гарнизона явился к нему лично, правда, только через сутки, и только потому, что тан отказался разговаривать с низшими чинами. Сигмон попытался рассказать ему, что произошло: и про демона, и про колдуна Фаомара, и про деревню. Граф Тимарон сочувственно кивал, и в его глазах не было ничего, кроме безнадежной скуки, — он слышал сотни таких историй. От дезертиров. Но, стоило тану задрать грязную рубаху, снятую с огородного пугала в одной из деревень, как все изменилось в мгновение ока. Граф, разом поверивший словам пленника, птицей выпорхнул из камеры, так споро, словно заключенный попытался съесть его заживо.

22